То - не поэзия, то - не Бродский
картавит названья рифмованных улиц.
Город не текст, скорее неброский
эскиз: в темную воду, ссутулясь
.
глядят фонари. Будто бы сотканы
из собственной тени. Впотьмах
им вторят последними окнами
по кутузовски хмуро, дома.
.
Перемигиваются автомобили
цветными диодами сигнализаций.
Этот город любили, этот город бомбили
он следит за тобой, как охотник за зайцем.
.
.
.
Бегает время по кругу. Комната. Темноте
не мешая, не включив ночника
эту строчку: "Завтра в 7 зпт
Ваша Л тчк".Завтра в 7 зпт. Ваша Л тчк.
.
про себя повторяю. Этой строчки лет сто.
От горчичника старой бумаги
пахнет сладко. Представляю лицо
женщины, что не встретишь в универмаге.
.
Только сходящей с поезда Петербург-
-Москва. Женщины строгой, чахоточной
красоты. Рядом с которой груб
всякий портрет, даже фотографически точный.
.
Долго не мог уснуть, - принял снотворное.
.
.
.
Утро. Небо насыпало килограммы
опиумного порошка, припорошило черные
улицы. Я, поверив в текст телеграммы
.
Вышел из дома. Серые девятиэтажки,
как картонные коробки из-под
гигантских холодильников. От первой затяжки
захожусь кашлем. Жадно тяну кислород.
.
Вытекают первые заспанные прохожие.
Все по-новому. Отчетливо, как никогда днем
цоканье каблучков, привлекательно схожее
с перестуком печатной машинки в одном
.
и мелкой дробью эшафотного барабана
в другом. С мяукающим просвистом
шальные проносятся мимо по автобану
машины. Ловлю такси, говорю таксисту:
.
- До вокзала. - Сколько? - Триста.
.
.
.
И вот, наконец, ленинградский вокзал
Пахнет выпечкой и мужиками. Слышится
шершавая нерусская брань. В глаза
бьет восходящее солнце. Ижицей
.
скачет галка среди воробьев. Поезд
гвоздем по стеклу режет воздух.
С поезда сходит старушка, в пояс
кланяется, достав метр, говорит просто:
.
- Стойте ровно, или сами себя смерьте.
Костюмчик пошьем хороший, что надо костюмчик.
Ну что вы, дрожите, голубчик?
Никогда, хи-хи-хи, не видели смерти? |
