II
АЛИСА
1
Никогда еще «Поляна» не видела такого наплыва посетителей. Все двадцать пять столов обоих залов были заняты, стоял гул, как в пчелином улье, старая вытяжка не справлялась с тяжелым смолистым воздухом переполненного помещения. Табачный дым доминировал над парфюмами толпы и ароматами вносимых дымящихся блюд, к тому же работали закрепленные на люстрах освежители воздуха, и запах крепкого дорогого кофе смешивался с запахом свежевымытых полов.
С наступлением вечера весь обслуживающий персонал заведения почувствовал настоящий лихорадочный озноб. Официанты нервничали, толкались и выхватывали друг у друга пепельницы с разносов. Они ругались с барменом, потому что тот отпускал заказы слишком медленно, непрерывно говорил по телефону, прижимая его к уху плечом, и то и дело утирал лоснящееся блинообразное лицо вафельным полотенцем. На баре не хватало посуды: фарфоровая чайно-кофейная вся была в залах, стеклянную же задерживала мойка.
На улицах уже целый час неистовствовала зима. Снег валил слипшимися ванильными хлопьями, вызывая всплеск эмоций у прохожих,— первый снег в предпоследний день января. Некоторые из них восторженно наблюдали как лениво перемешивается в свете фонарей эта сказочно-феерическая каша, бросались снежками, скатывали шары для снеговика. Другие поднимали воротники и сердито ускоряли шаг.
Слишком выгодно расположившееся кафе не могло вместить в себя всех желающих согреться бокалом латте или глинтвейна, и вошедшие в первую дверь разворачивались не доходя до второй и отправлялись искать «более достойное субботнего вечера заведение». На поминутно оповещавший о новых клиентах дверной колокольчик, сделанный в виде рыбьего скелета, уже никто не обращал внимания. Самые неторопливые толпились в проходах между рядами грубых дубовых столов и с видом больших знатоков рассматривали днище огромной лодки, прикрепленной к высокому потолку, на свешивавшихся с него на лесках разной длины рыбок, на нарисованных на зеленых стеклах окон обитателей подводного мира, на пригвожденные к стенам головы апокалиптических чудовищ, на вмонтированный в барную стойку изумрудно-бурлящий аквариум и на сидящего на карнизе над входной дверью колоссальных размеров рыбака Славу; в болотных сапогах с отвороченными голенищами, матерый и волосатый, он закинул удочку, снабженную крючком № 50, и держал в левой руке гигантскую бутыль водки. В удачные дни сотрудники кафе радовались, что поработали на него.
Стас не выдерживал темпа. Он мечтал о том, чтобы мини-банкет, сидевший у него с утра, провалился сквозь землю. Все началось с бутылки шампанского — верная примета — которую заказали три замерзшие девицы. К обеду их компания начала обрастать новыми лицами. Лица эти пьянели, трезвели и менялись, а девицы продолжали заказывать шампанское с завидной стойкостью и упрямством. Правда, он был благодарен им в глубине души за их баснословный счет, но все же хотел чтобы они ушли. Хватит на сегодня. Представил, как торжественно установит он табличку «RESERVED» на освободившийся от них стол, и тогда у него останется только два. В углу скучал и ждал свою рыбу седовласый голландец, время от времени напоминавший о себе застенчивым поднятием руки. Еще за одним его столом статный, упитанный джентльмен неспеша потягивал пиво со свиными ушами, а две его спутницы расправлялись с обильно сдобренным аэрозольными сливками бананово-шоколадным десертом. Благо, эти не претендовали на особый сервис, так что менять пепельницы и убирать скомканные салфетки с их стола можно было без энтузиазма.
Приближалось время закрытия. Забирая лежавшую на краю стола счетницу, он не обратил внимания на слово «спасибо», прибавил к уже лежащим в маленькой кожаной папке деньгам еще какую-то купюру и отнес обратно. Просигналила кухня,— пора отправляться за последним на сегодня заказом — дорадо, запеченной в соляном панцире. На обратном пути его остановила пчела Майя Геннадьевна.
— Стас, эти люди требуют книгу жалоб, — прошептала она, указывая взглядом на его троицу. — Ты опять за свое?
Нет, отзыв должен был быть лестным. А это было запрещено распоряжением самого. Простите, у нас в книге жалоб можно писать только жалобы.
Счет им был выписан от руки, и во избежание их контакта с вездесущей администраторшей ему пришлось самолично принять у них номерки и выдать одежду. Сероглазая рыжая бестия, увлекаемая сановитым джентльменом, обернулась на секунду на выходе и окинула его лисьим взглядом.
Оказавшись, наконец, наедине с самим собой, он прислонил свое лицо к хрупкой, изящной стойке гардероба и несколько минут с наслаждением впитывал ее прохладу. Когда он поднял глаза, то увидел в зеркале напарницу, Понимаскину Аню. Она подала ему сложенный лист бумаги.
— Они так хотели написать что-нибудь приятное, — сообщила она, — что решили обойтись без книги.
Благодарность. В конце призыв быть внимательней, а то денег на всех не хватит.
— А это тебе лично.
«Очень интересный молодой человек, позвони мне. Алиса»
Он вздохнул с облегчением и даже не пытался скрыть глупую, самодовольную улыбку. В иные дни подгулявшие барышни оставляли такие послания на счетах и купюрах.
Обожая рисовку, он демонстративно смял и выбросил записку, а когда Понимаскина исчезла принялся записывать номер. Перед его глазами соблазнительно промелькнул востроносый рыжеобрамленный образ.
2
Очередная новая жизнь встретила его самой человеконенавистливой погодой. Чтобы не обморозить лицо, приходилось закрывать его перчатками. Снега здесь выпало столько, что свободно двигаться можно было лишь по тротуарам главных улиц, техника не справлялась. Снежный коллапс вызвал пасмурно-сладкие воспоминания, связанные с его последним визитом в этот город. Сколько уже прошло? Четыре?
Мы плавали в фонтанах под северными звездами, смеялись сквозь слезы и умирали друг у друга на руках. Мы танцевали пьяные и голые, пока не кончилось лето.
Короткие дни были так похожи друг на друга, что слились воедино, и тянулись невыносимо долго. Период адаптации и перемена обстановки — полнейший бред. Новые коллеги полностью поглощены работой и сближаться с ними нет желания. Новое жилище не подразумевало никакой личной жизни, какая уж тут интрижка? Мол, не за этим, не за этим стоило уезжать за две тысячи километров.
Иногда он начинал думать о том, что теперь все останется на своих местах, и больше не поменяется ничего и никогда. Давая разрастаться этой мысли до абсурда, он приходил в ужас и был близок к тому, чтобы ехать на вокзал покупать билет домой. К черту все. Ее лукавый взгляд постоянно всплывал в его памяти, преследовал, но как с ней связаться? Нашел SIM-карту из разбитого тогда, в припадке беспричинной ярости, телефона и вставил ее в новый, надеясь восстановить хоть что-то. Надежда никогда не умирает. Там были сообщения от безымянных отправителей, и ни одного номера. Те блинчики могли и не попасться на глаза.
«Откуда ты, где живешь, что сейчас делаешь» — первое сообщение он написал только через десять дней, когда ее записка уже почти стерлась в кармане.
«Пеку блинчики» — был ответ, — «Сейчас Масленица, обязательно съешь блинчик».
Студентка третьего курса, то ли из Краснодона, то ли из Красного Луча — думал он, пытаясь вспомнить ее номер.
И снова молчание. Мертвый февраль угнетал его своим свинцовым безмолвием, обесцвечивал постылые улицы, раздражал Днем Сурка. Он не знал, что убежать от этого еще никому не удавалось.
Ему вспомнилось как тогда, в День Влюбленных, несметноликая компания его друзей устроила вечеринку в честь его отъезда. Много пили, затем отправились гулять по городу. За одну ночь почтили своим присутствием все заведения, в которых он когда-то работал. На восемь было назначено свидание с ней. «Извини», — написал он ей, — «сегодня не получается, у меня тут коллектив» — «Ничего страшного, у меня тоже коллектив. Пьем шампанское». Впоследствии он так и не сможет отделаться от чувства вины перед ней может она и вправду очень ждала той встречи да и девушкам намного обиднее когда договареваютца и не преходят чем
Всю дорогу от вокзала до Юбилейного он думал что лучше, написать или позвонить? Хозяйка его последней квартиры встретила его с таким видом, словно ни на секунду не сомневалась, что он вернется. На вопрос не сдали ли еще его комнату ответила невнятно, но пропустила. Все было по-прежнему и спокойно, оставалось только сделать небольшую перестановку мебели. Ксюшенька даже позволила перетащить из соседней, освободившейся комнаты диван на место его девичьей постельки (Хвост же, ее молодой облысевший альфонс, ввиду его носильного участия был ассигнован Nной суммой на пиво).
Расположившись в своей привычной уютной комнате, первым делом написал ей что он уже дома. Более нейтральной темы найти не мог. Она ответила спустя два часа. Она рада, что вернулся; поинтересовалась, почему не получилось там; удивилась, как это за ним сохранилось его работа... Непринужденная переписка default испепеляющий спонтанный небесный роман.
В первый день весны он позвонил домой поздравить отца с Днем Рождения. Проникся домашней атмосферой, захотелось праздника. «Если не занята, давай увидимся сегодня. Место и время любое». Она не будет занята. Можно будет сходить куда-нибудь поблизости от ее дома часиков в восемь. Снова в восемь. Позвонил ей уже стоя на остановке и, слегка волнуясь, спросил, не передумала ли.
— Приезжай, — сказала она, — только, если ты не против, мы посидим у меня. Я забыла, что мне не в чем пойти — все постирано.
Что-то тут не то. Это только у нашего брата может быть все постирано.
— Я не против. Куда ехать?
Он вышел из магазина возле ее дома и откупорил бутылку коктейля. Shake it baby. Местность была хорошо ему знакомой. От начавшегося дождя стали резче очерченными уличные фонари, рекламы и автомобильные фары, более четкой разметка на посвежевшем асфальте, ярче замигали золотые гирлянды на голых деревьях. Он свернул в указанном месте, и дорожка из двойного ряда старых серых плит повела его вгору — ее дом — одна из последних советских двенадцатиэтажек из красного кирпича — стоял на возвышении. Он еще раз набрал ее номер и услышал впереди от себя и в трубке одновременно:
— Я тебя вижу.
Возле подъезда он различил два силуэта, освещенных сигаретными огоньками. «А это еще кто»? Стоявший рядом с ней стоял долговязый сутулый парень растворился в темноте сразу после того, как они познакомились. Андрей, Алиса и ее подруга Женя снимали квартиру втроем.
Им овладела та привычная скованность, охватывавшая его при всяком новом знакомстве, но она этого не заметила. А может просто не подала виду. Алиса достала ключ, и замок, пропищав, пропустил их внутрь.
Когда за ними закрылись двери лифта, он почувствовал себя намного комфортнее и у него развязался язык. За несколько секунд, пока они поднимались на шестой этаж, он успел ее рассмешить, поведав, что она показалась ему тогда немного выше, старше, лет двадцати восьми, и волосы были чуть светлее, завитые в мелкие кудряшки, а лицо худощавое, с ассиметричными веснушками.
Она была мало похожа на образ, который его гипертрофированное воображение создавало целый месяц. Ее домашний наряд удивительно контрастировал с макияжем, но не конфликтовал с ним. Напомаженные ярко-красным, словно облизанная барбарисовая карамелька, губы, обрамляя белизну ровных крупных зубов, превращались время от времени в милейшую улыбку, особую трепетность которой придавала слегка выпячивающаяся при этом нижняя, ямочка и небольшая складка-припухлость у правого уголка рта; улыбающуюся Алису хотелось тут же поцеловать. К тому же у нее было удивительно фотогеничное лицо: тонкие, подобные триумфальным аркам брови, острый прямой нос, броско выразительные, благодаря деликатно отенявшей их зелени, глаза и полные, томно зардевшиеся щеки. Спортивные штаны с белыми полосками, так притягивающими взор в области вожделенного перехода, и футболка подчеркивали формы, но визуально полнили, делая ее вполне средний рост меньше. Он недоумевал, почему она такая маленькая. Возникло даже подозрение, а не «спихнула» ли его настоящая Алиса какой-нибудь своей подружке. Ему не приходило в голову, что просто-напросто тогда она была на каблуках.
Обмениваясь замыленными фразами вошли в ее апартаменты. Она повесила его куртку в шкаф и исчезла на кухне. Стас принялся разглядывать сумрачно-лиловую комнату, в которой очутился. У входа, на высоченном старом комоде какого-то очень тяжелого дерева стоял телевизор; далее по периметру — шкаф. В правом дальнем углу находился письменный стол, на рабочей поверхности которого лежало несколько учебников и тетрадей и стояла маленькая складная флуоресцентная настольная лампа. Изрядную часть драгоценной жилплощади занимал разложенный диван, имевший наклонность (в чем он тут же убедился) слишком уж раскладываться. Алиса притащила к этому дивану стул, которому выпала честь побыть столом, засуетилась.
Коньяк молниеносно ударил в голову — сказывались вчерашние хлопоты и возлияния. В висках ощущалось сладкое жжение. беседа приняла самый ниочемный и жизнерадостный характер. Вышли на балкон. Странно, исчезло отвращение к табачному дыму, захотелось закурить, как будто не было этих нескольких лет без сигарет. Алиса посмотрела на часы и сказала что уже двенадцать таким тоном, словно у нее были неотложнейшие дела. Он неловко обнял ее сзади, едва касаясь ладонями ее плеч.
Первое впечатление было противоречивым. Зачем они не плачут, те, которые смотрят тихо и кротко? Зачем все отдают? Несмотря на всю свою женственность Алиса казалась очень мужественным человеком, умеющим переносить неудачи. Неважно, маской был ее оптимизм или убеждением, но казалось что она никогда в жизни не плакала, даже когда, будучи еще маленькой девочкой, была таскаема за косички мальчишками, или наказываема за какую-нибудь шалость родителями. В каждом ее движении и слове чувствовалась дикая и необузданная уверенность в себе. Никаких посягательств на инициативу, ни малейшего намека на властность, лишь едва уловимые оттенки интонации и взгляд. И этот наэлектризованный экстатический взгляд обещал что грехопадение обязательно свершится сегодня. |
