Когда мне было шесть лет, мне случалось точно так же сидеть с десятилетней соседкой Маринкой в шалаше из стульев и скатертей и разглядывать при свете фонарика стянутые у взрослых сокровища. Особо ценным трофеем была признана упаковка презервативов, позаимствованная у Маринкиных родителей. Маринка сказала, что из-за этих "кругляшков" у нее теперь никогда не будет ни брата, ни сестры. Я не понимал, каким образом, но верил Маринке, потому что она была старше, а значит умнее, и потому что я был в нее до беспамятства влюблён... Поэтому мы прокололи каждый презик самой тонкой иголкой из швейного набора моей бабушки – прямо сквозь бумагу упаковки, так что внешне всё казалось чики-пики. И вернули упаковку на место. Ровно через девять месяцев у Маринки родился брат Андрей, Андрюха, Дрю. Кудрявый и крикливый. Тот самый, который теперь спасает легионы дряхлых старушек в реанимации...
Я ошарашенно смотрю на коробку и меня не покидает ощущение, что эта ночь с "трофеем" и огоньком в руке тоже станет началом чего-то не менее значительного...
- Что здесь?
Я открываю коробку. В коробке два роликовых конька.
Медленно поворачиваюсь к ней. Нет, это какой-то фокус. Я должен раскусить её. Скорей всего она была знакома с умершей и просто... просто угадала на счет роликов. Но есть еще что-то, о чем эта фокусница никак не может знать. Потому что это конфиденциальная информация, которую передали бы только родственникам, если бы те дали о себе знать...
- Ты знаешь, почему ты умерла?
Молчит.
- Если ты слышала мой голос, то ты мне скажешь, что именно пошло наперекосяк.
Молчит.
Две минуты мы смотрим друг на друга, как дуэлянты. Я выстрелил, теперь ее очередь.
- У меня отказали лёгкие. Из-за сильной аллергии на что-то... – ее голос срывается на шепот.
Кажется, босс, патрон, эль падре, дон, биг папа и так далее по списку - на грани истерики.
Моя куколка не в лучшем состоянии: ревёт в два ручья.
Я не могу на это смотреть, этого мои вольфрамовые нервы уж точно не вынесут, притягиваю ее к себе.
- Я ввел что-то, что убило тебя. Это я. Ты должна это знать. Если бы не я...
- Если бы не ты, меня бы сейчас отковыривали от асфальта. Мама звала так убедительно... Я думаю, мне действительно стоит лечь на обследование, может это какой-то психоз... Не хочу больше пить снотворное, хочу просто спать здоровым сном...
- Какое ты пила снотворное?
Она приносит мне полупустой блистер. Чиркаем зажигалкой, читаю буквы.
- И сколько ты его пила?
- По четыре таблетки, как мама обычно...
- По сколько?
- По... а что?
Сижу и думаю, сказать ей, что ее родительница, мягко говоря, страдала зависимостью или...
- Четыре это очень много. У тебя не психоз. У тебя слуховые галлюцинации.
- Значит...
- Значит просто не принимать.
- И голосов больше не будет?
- Да.
("Интересно, ее мамаша жевала колеса перед тем, как сесть за руль?")
Мы всё еще сидим в темноте. Перед нами коробка с роликами и засыпающий, дергающий во сне лапами, пёс-Кокос. Та, которой несколько дней назад размолотило все кости на ногах, завтра наденет колеса и пойдёт кататься по тротуару. Та, которую я убил несколько дней назад, - сейчас сидит, дышит и говорит со мной. И это чудо похлеще подающего надежды хирурга Андрея Павловича, пролезшего в этот мир через дырку от швейной иглы.
- Как ты узнала мой номер телефона?
- Когда ты выставил меня за дверь, я спустилась на два этажа ниже. К этому твоему... психиатру Петру Семёнычу. И сказала, что я пришла к тебе в гости, но не застала тебя, так что мне срочно нужен твой номер телефона, а иначе мне придется ночевать в подъезде, поэтому не будет ли он так добр дать мне твой номер, если конечно он его знает и это ни коим образом не противоречит его принципам...
Смеюсь.
- Со мной ты была не так убедительна.
- Я... я вообще плохо помню, что говорила и делала, когда пришла к тебе. Знаешь ли, искалечиться, умереть, воскреснуть, потерять родителей, потом снова слышать, как родители говорят с тобой – это сценарий, на котороый стандартная человеческая психика, мягко говоря, не расчитана... Если после всего этого я и была в состоянии сохранять примитивный мыслительный процесс, то после того, как увидела тебя, то разучилась складывать слова в предложения. Делать всё, что ты скажешь, - вот что до сих пор саднит у меня в подкорке. Как будто в этом заключается залог моего выживания, - она замолкает и тут же вспыхивает с новой силой, - Хочешь чего-нибудь? Всё, что угодно.
- Хочу, - изучаю ее безупречное лицо, помеченное отблесками фонарей.
Теперь я понимаю, откуда все эти навязчивые ассоциации с куклой, - у нее идеальные черты лица, как будто она создана не хаотичной перекомпоновкой генов, а слеплена в тридэ-редакторе художником, который кое-что да смыслит в женской красоте.
- У меня есть только одно желание.
- Да, да, говори, - кивает она.
- Я хочу, чтобы в том, что делать и чего не делать, ты руководствовалась только своими желаниями.
- То есть ты...
- Да, босс-патрон-биг-папа повелевает больше не слушать его.
Какой я пафосный мудак.
- А теперь проведи-ка меня до дверей, моя маленькая кудесница, и ложись поспи.
Встаю, она вскакивает следом. Расслабленное сияющее лицо, глаза ребёнка, которому только что взяли и позволили непозволительное, лохматая собака на руках - как младенец, лапами кверху.
- Чёрта с два, - отвечает она с зашкаливающе дерзкой улыбкой.
Отчего-то мне хочется поцеловать её прямо в эту улыбку, но я уверен, что как только я наклонюсь к ней, ее псина вцепится в мой нос.
В Хургаде все плюс сорок, не меньше.
Дрюха сидел на диване и пил с грудастой педиаторшей вино, я кромсал новогоднюю курицу большим тесаком (у меня хорошо получается), Кокос ел какую-то дрянь под столом, кажется, хвост селедки.
Она подошла сзади и поцеловала меня в шею.
Теперь я хочу выполнять все ее желания.
End |
