Шкатулка снов, тремор рук, зябкая полночь.
Апостроф. Апокриф. Мой апокалипсис.
Я пойду по воде, если, конечно хочешь, -
можно идти по воде, касаясь реки лишь пальцами.
Можно, наверное, больше, я и не знаю насколько, -
может, можно цедить эту ночь сквозь пальцы.
Мне снились двери, узкие словно ушко в иголке,
двери которые нас поедают и нам улыбаются.
Если войдёшь - входи. Если останешься - оставайся.
Можно идти по воде касаясь реки лишь пальцами.
Можно даже за руки держать предельно долго.
Предельная честность. Чёткие линии горизонта.
Чёртствые улицы-сухари, белые фонари, жёлтые фонари.
Ветер тёплый и влажный, как будто вчера - с Понта,
воздух терпкий и горький в комнате и внутри.
Чувствую лёгкие, продымленные и просмоленные,
пробитые бронзовыми гвоздями запястья.
Мне не бывает больно. Я подвернул голень.
Я не существую - во мне существуют части.
Они проявляют некоторый интерес, некоторые участие.
Кажется, все на месте. Вроде - одной масти.
Мне не бывает больно. Или мне всё же больно?
Больно. Или мне только кажется? - Помнишь, стихи,
чужие. Не такие, тяжеловесные, эти, как проза мягкие,
словно сотканные из бытовой шелухи и высушенной трухи,
из полотна, сотканного на эшафоте, вышитого на плахе.
Только стоит Дидона, руки сложив в слове,
в панегрике, в грустной речи:
"Что же, Эней, мало земле крови,
что же, Эней, тесен тебе вечер,
что же, Эней, сокол ли или кречет,
но не стервятник. Что же, Эней, крепче?
Что же ещё прощания кроме, однократно и внове?"
Астрология - алгоритм. Алкоголь - антитеза к ясному.
"Что же, Эней, рви мою грудь на части,
если ты сам из стали".
Целую, Дидона
Vale. |
