Вот, соседка старая, в куртке бежевой
словно беженец, вверх по лестнице.
От чего мне не спится сегодня, нежная,
от чего во мне что-то больное бесится?
И куда прётся, старая, седы волосья,
куда тащится, чуя прибыль, по грибы ли?
Погреби. Запри в погребе. Эта осень
осиным гнездом. Хорошо. Меня просто били.
Меня простудили; эти вечера - обман,
обмен валют - по курсу, где курс обмена боли?
Вот сосед шатается, словно пьян,
от него пахнет вечером благостного застолия.
Если бы его не закодировали. Может и
меня - того. Из меня эти стихи вырвать?
Боже, за что ты строг, за что - в острог, боже, ты
меня не любишь; как есть, так и остался придирой.
И липкий, как линимент, и маленький словно лемминг
октябрь ползёт по стене стеклярусом и гирляндой,
а это не он ползёт, - неоновый след времени,
неизданные книги памяти танцующие на пуантах.
Карл Либкнехт украл у Клары Цеткин коралы,
как она билась в истерики, ты бы знала!
Как же она тогда над Берлином седым орала.
Я сижу в темноте и описываю скучность зала,
скученность домов в городе на Р.,
кинза вяжет рот. Чем-то неуловимым пахнет.
А ля гер.. ты же знаешь, комм а ля гер.
А, блять, Герника, если во мне, то меня - нахер?!
Нет. Обцен не поможет. Абсент - тоже.
Моя религия и мой догмат - абсентеизм.
А я сплю и вижу, как белая кожа может
желтеть, если станет религией - онанизм.
Лучше опиум для народа, чем крокодил,
лучше поп, чем барыга, а к чёрту и это,
я к тебе сегодня, пока тебя не было, приходил,
собирал волосы на память светлые.
Вот, соседки сверху, две милые девицы
тащат за собой куртку с мальчиком внутри.
Почему бы мне не пойти к ним и напиться
в слюни, познакомиться с их миром,
тем, который, у них внутри.
Нет, седой диктатор, ты дал мне лиру,
ты дал мне в зубы, ты выбил челюсть.
Я хотел как Челюскин - а ты мне - чедядь,
принеси стихов мне на варварском русском.
Доползает бабка, влезает в двери,
чертыхается и гремит замком.
Я.. сегодня.. особенно буду Гера,
я сегодня особенно буду знаком. |
