Она отказалась от перестановки. Просто взяла — отказазалась. Мол, как жили здесь мои дедуля с бабулей, пусть все так и остается. Это, мол, мое детство…
Мое детство!.. А квартира – то теперь чья? Их, общая? Об-ща-я! Значит, решать, что и как надо им двоим, вместе. А то подумать только: стариковское хламье будет лежать по полочкам, а их вещи — по кулькам да по ящикам,, потому что им, видите ли, нету места в этих «гробах», в этих деревянных недомерках, в мебели этой допотопной. «Ах, не троньте пожалуйста! Это же дедушкин сюртук!» «Ах, оставьте пожалуйста! Это же бабушкина челюсть!»… «Ты что, не понимаешь, они же меня воспитали! Это память о них! О моем детстве!»…Тьфу!!!
Ладно бы денег не было. Или негде взять нужные вещи. Так нет же! Димка, старый приятель, давно для них «карелочку» держит. Хорошенькую! Даже скандалить пытался, что никак не заберут. А все она! Все выбреки ее идиотские! Розовые воспоминания босоногого детства! Э-эх!..
Мужчина ходил взад-вперед по комнате, накручивая себя, распаляя злость, готовясь к решительным действиям.
Нет, не такой представлялась ему их молодая совместная жизнь! В такой квартире не жизнь могла бы быть, а песенка! Центр уютного старого южного города, старая планировочка, высокие потолки… Евроремонт сделать — и как в музей водить можно бы. Сказка! …Как он, дурак, радовался ещё тогда (нет, не смерти, конечно, ее дедули с бабулей, а… а самостоятельности , что ли, определенности.) — и на тебе: «Никаких перестановок!»
Он круто развернулся, описав узкий полукруг по комнате, и в ярости огляделся. Под стенками неуклюже, как низкорослые застенчивые подростки, жались аккуратненькие, «хрущовские» еще, шкафик, сервант, пара креселок, диван. Как будто отбежали и спрятались: от него, от времени, от золотого вечернего солнца. Прятались, но позиций своих не сдавали. Он почти физически ощущал их враждебность: чужой! Чу-жой — в ее городе, ее квартире, ее мире! Чужой!
Это ощущение окончательно вывело его из равновесия. Да сколько можно терпеть? Хватит! Он сам сделает эту перестановку. Сам!
Так, с чего начнем?
Во-первых… И кувыркнулись с грохотом в коридор шаткие табуретики!..
Теперь ковер… Как подстреленная сова, ковер грузно шлепнулся со стены. Пыль? Это ничего. Так, дальше…
О! Кресла и диван!.. Жалобно скрипнули ножки, дрогнули пружины. Перевернутый диван рыдал, разбрызгивал порыжелую солому, выползая в коридор, буквально, цеплялся за каждый бугорок паркета растопыренными ногами, сражался за право остаться…
Ф-фух! Теперь сервант…
В припадке веселой злобы мужчина дернул на себя и повернул доверху заполненный посудный шкаф. Стекла и зеркала на миг поймали ослепительно яркий закат — ой!.. Мужчина одной рукой прикрыл глаза. Тут сервант, обрадованно высвободившись, шатнулся в сторону и наклонился. На пол посыпалась посуда.
- Да елки -палки! – выкрикнул мужчина.
Зажмурился, подхватил сервант плечом… и вдруг остановился: когда, когда такое было? Когда? Такой же яркий, ослепляющий закат и пылающие от солнца стекла?..
Да - да, где-то с месяц назад. Когда они еще только-только переехали и обживались. Жена тогда еще что-то разбирала в шкафах в соседней комнате и пела. А потом смолкла. Он вошел в огромную спальню и оторопел: в старой-старой синющей блузе стоит совсем золотая от солнца женщина. И горит все — комната, волосы, стекло, нейлон. Жена, чудно похорошевшая, тогда еще звонко выговорила удивительным, незнакомым ему голосом:
—Смотри, эту рубашку носила бабушка, потом мама… И вот теперь… Знаешь, ее увидит и наша девочка! Правда, странно? Скоро-скоро, понимаешь? — и заплакала.
Он тогда как-то сразу попятился и, ничего не сказав, выбежал из комнаты. Его будто бы вытолкнул этот непонятный мир ее прошлого. Там оставаться было дольше нельзя, неловко, дико!..
И он удрал, даже не поговорил с ней. Постойте-ка, не поговорил?.. Как это она тогда сказала? Девочка,.. дочка,.. скоро-скоро?.. О, Господи! Так у него же будет ребенок!
Мужчина оставил в покое сервант, присел, взъерошил волосы и задумался. Потом вскочил, недоуменно огляделся вокруг: зачем он это вдруг натворил здесь?..
И неловко, улыбаясь, как напроказивший ребенок, засуетился, заработал. Она же скоро вернется!
Радостно урчал диван. Хихикая от восторга, возвращались на привычные места креселки, табуретки. Достойно ввалился шкаф. Молоденьким деревенским петушком вспорхнул на стену ковер. Так, порядочек, вот только… Только… Ах ты Боже мой! Чашки! Разбитые чашки!…Ладно, что-нибудь придумаем. Скажу, разбил… бабушкины чашечки… И засмеялся.
Веник весело затанцевал в золотистых осколках. Взметая игриво легкую пыль. |
