…Или то, что зримо мне
Все есть только сон во сне?
Эдгар Аллан По
Мерзкая, жирная тварь! Как же ты меня уже достал. Давно я не испытывал такой ненависти к человеку. Этот боров постоянно что-то бормотал, причем понять его речь, нормальному человеку не представлялось возможным. Единственное исключение – это когда он говорил о смерти. Он боялся смерти и скулил, как побитая сука по этому поводу. Подумаешь, какая-то аденома простаты. Мерзкий слабак. Бормотал и стонал во сне, храпел, шелестел газетами, чавкал во время еды и опять спал. Сволочь. С каким бы удовольствием я подорвался бы со своей койки, врезал ему по зубам и сказал: «Заткнись гадкий ублюдок! Ты меня уже достал, свинья конченная! Перестань скулить, как баба.» Но я этого не сделал, потому что был слишком хорошо воспитан. Я смотрел в потолок и старался не думать об этом чокнутом нацисте….
В неприметном, на первый взгляд, здании с бледно-желтыми стенами, как и в любой другой день, царили тишина и покой. Седоватые призраки коммунизма неторопливо шаркали по полу, прогуливаясь туда обратно по коридору и, как правило, даже не замечая друг друга. Как и в большинстве больниц, здесь разрешались прогулки. Тех, кто помоложе, даже выводили на улицу. Но были и иные – которым приходилось обходится меньшим.
-Туман опять туман напустили сволочи, -бормотал в пол голоса завернутый в смирительную рубашку, как в кокон, человек. Он лежал один в небольшой комнатушке, но это, видимо, его совершенно не беспокоило.
-Я ведь говорил дождь да-да-да дождь – это да Еда – да А вот дождь… всех-всех-всех-ВСЕХ!!!, -прокричал последнее слово, отчего пересохшая нижняя губа лопнула ровно посредине и из нее показалась маленькая капелька крови. Как будто мышонок аккуратно выглянул из норки. Успокоившись, он продолжил говорить так же тихо, как и до этого, -…до одного смоет к чертям собачьим собаки воют не на… не на… Дождь…
На несколько секунд он замолчал, как бы обдумывая и анализируя сказанное.
-Вода точит камень Сова прячет мышь не шумит ли камыш кыш кыш Та-ри-та-ри-ру-ру…
И вдруг, совершенно детским, обиженным голосом произнес, всматриваясь в потолок:
-Мимочка, я так любил твои звезды.
И заплакал…
… Боль в нашей жизни играет, немалое значение. Зачастую же, она выступает двигателем творчества. Она проявляет в нас желание жить…
Сколько себя помню, терпеть не мог уколы. Каждый раз, когда тонкая игла приближается к моей заднице, я уже чувствую недовольство от предстоящей назойливой боли в пятой точке, которая неизменно наступает после вкалывания антибиотиков или некоторых обезболивающих.
В этот раз я лично едва ли не на коленях приполз к дежурному врачу с просьбой, процеженной сквозь зубы, спасти меня. Миловидная сестричка, вколов две немалых дозы неизвестных препаратов, «обрадовала» тем, что полегчает, только минут через двадцать.
Закрываю глаза и чувствую, как теплая волна проходит через все мое тело, распространяясь из точки боли вниз и вверх по конечностям. Постепенно в голове начинают возникать образы. Начинается все с огромного количества голых женщин: лежащих на спине с широко раздвинутыми ногами, стоящих спиной и зазывно виляющих задницами. Большая, мясистая грудь с крупным коричневым соском. Распахнутые половые губы, увлекающие в себя, в теплую темноту, из которой выскакиваешь в невесомое состояние. Женщина улыбается; показывает язык. Постепенно он вырастает в длине, потом начинает закручиваться вокруг ее носа, до тех пор, пока вся голова не превращается в большой, свернутый, как пожарный шланг язык. Очень похоже на изжеванную жевачку. Или человеческий мозг. Нумерованные куклы (трех и четырехзначные цифры выведены у них на лбу чернилами) удивленно смотрят куда-то и вдруг улетают. На их место приходит заяц с пятнистым яйцом вместо туловища. Из яйца вылупливается змея и пожирает заячью голову. Рыдающий человек на кровати. Он что-то лепечет про дождь и туман. Встающее Солнце кровью заливает бескрайние просторы американских прерий. Затем все исчезает и остается только маленький щенок кавказкой овчарки, приветственно машущий своим хвостом и свесивший алый язык.
Толок. Свет.
-Вставайте. Обход.
Я надеюсь, что когда-то от рода человеческого не останется и следа…
…Из слегка пахмурого неба под утро пошел дождь. Сначала легкими, редкими каплями он прошелся по улицам и домам, как бы смывая с них дрему. Затем, то ли ободренный, полученной реакцией, то ли наоборот – неудовлетворенный отсутствием таковой, усилил свои ласки, обрушив на землю дождь, плавно переросший в ливень. Крупные капли, впиваюсь в асфальт производили неожиданный эффект; такой, как если бы на рисунок случайно уронили кляксу. Постепенно город стал стекать разноцветными красками в водостоки: зелень листьев, серость домов, мясистые цвета человеческой плоти и даже неопознанный цвет неба – все закрутилось в едином водовороте. Чувства и мысли, идеи и дела. Как будто на чистом листе одновременно смешали палитру гуаши. А затем вся эта сумасшедшая гамма цветов, закружившись в едином порыве и поглотив саму себя – исчезла вместе с городом, рядом стран и континентов, а, возможно, но это уже крайне тяжело проверить, и со всей Землей. Остался один чистый, без единого пятнышка лист бумаги…
Врач взял в руки историю болезни пациента. Из бумаг выпал лист А4 и медленно спланировал на пол. За окном начинался один из тех редких дождей, которым под силу стереть с лица Земли все что угодно. |
